Недобитое окно.
Через осколки, ещё сдерживаемые в одной поверхности, светился город, отражаясь в каждой трещине.
Прикоснешься, и разрушится рисунок, воздух хлынет через освобождённое от стекла окно. Не прикоснешься — будешь наблюдать, как сломанная система продолжает существовать, из последних сил поддерживая привычный порядок.
На улице танцевала осень, переодеваясь в нарядную листву цвета последнего модного сезона и прячась в густую плёнку тумана, чтобы никто не видел ее незаконченного образа.
А дома творился маленький ад в съемной квартире, и ей вдруг показалось, что про их
семью просто снимают кино. Ну не может быть все так плохо. Все разом.
— Я тебя боюсь, — сказала она, шмыгая носом. Все внимание сосредоточено на поиске платка и она вряд ли понимала, что говорит.
— Я...я не хотел. Это Вовка взял мяч. И даже не я бил, от меня отскочило...и...и, — он снова разрыдался. Разрыдался так, что она на секунду подумала, что сына надо было отдать в театральную студию, а не на этот никчемный футбол. Больше бы было пользы. И меньше разбитых окон.
Задавать вопросы ребёнку вроде тех, что родители необдуманно, в порывах, обычно задают, она не стала. Из-за происшествий последних недель, уже стало очевидно, что за все расплачиваться ей самой, хоть спрашивай хоть не спрашивай у сына: «кто будет платить за это?!?!»
Хотя именно это, только это, она и готова была у него спросить. Поэтому она отвернулась к остаткам окна, мысленно выглянула на улицу и представила как Аркадий Паровозов уже вылетает к ней вместе с мистером Пропером, и как сын в это время играет с Карлсоном, а для неё семеро гномов отыскивают принца, переодически высылая на почту анкеты самых перспективных.
Она была одинока, а сын, хоть и старался быть опорой, постоянно оказывался в самом эпицентре всех разрушений.
Теперь вот окно. Поставить новое денег нет. Отремонтировать старое не выйдет. Холодает.
Когда на улице стало темнеть, она обнаружила, что так и сидит у окна, разглядывая узор трещин. Из комнаты сына доносились звуки тишины, только иногда скрипели половицы и тихонько мяукал кот.
Осень. В теле поселилась осень. Осень постукивала по голове, выстраивая там убежище для мигреней. Иногда заходила в сердце для возведения палаточного городка из нереализованных планов, желаний и сомнений, а иногда расплывалась внутри, охлаждая последние летние мечты. Под конец, вдоволь насладившись прогулкой по телу, выплёскивалась наружу насморком.
Сын медленно выполз из комнаты и подошёл к матери, собираясь что-то сказать, но она его опередила.
— Я тебя боюсь, — повторила она и убрала руки в карманы домашнего платья, — не знаю, зачем я это говорю, но это так, — простуда одолевала и она снова достала платок, сын подумал, что она плачет, — ты постоянно все ломаешь, рушишь, от тебя одни неприятности, мне уже страшно просить соседку забирать тебя после школы. Что было вчера? Ты помнишь?
— Да, мама. Я не знаю, почему так случилось, — произнёс мальчик, — я не знаю, почему от меня одни неприятности.
Он сидел на полу, упираясь спиной в старый шкаф, где под замком хранились старые документы, любимые книги и отцовская коллекция марок. Иногда сын осторожно смотрел в сторону матери, но все же больше его интересовал рисунок половиц и ниточка, прилипшая к носку.
— Ты понимаешь, что, если так пойдёт дальше, то мы окажемся на улице? Хозяйка обещала приехать на следующей неделе, а у нас разбито окно. Денег осталось на три дня, ровно до зарплаты. А ещё парта и дверь в школьном туалете. Как мне со всем этим справиться?
Никогда ещё мальчик не видел маму такой. Он привык слушать крики, наблюдать, как на ее лице медленно появляются признаки будущей истерики. Как ее обычно доброе и спокойное лицо будто бы стирается, а на его месте возникает новое. Он привык к этой маске и не боялся ее. Но сегодня мама была другой.
И он ее боялся.
Она сидела на невысоком стульчике у окна. Обычно прямая спина согнута, руки расслаблены. В голосе только слабость и усталость. Мамины плечи показались совсем маленькими. Перед ним словно сидел незнакомый ребёнок, обиженный и уставший. В ней появилось что-то такое простое, чистое, доброе, женское. Что-то такое, что он не видел много лет, с тех самых пор, как ушёл отец. Он вдруг вспомнил, как мама в детстве рассказывала ему сказки перед сном, как горели у неё глаза, как она зачитывалась и забывала о времени. Тогда она была как ребёнок, и они часами могли вместе гулять, разговаривать обо всем на свете и он даже говорил, что мама - лучший друг.
А потом было время, которое образами возникало в голове, но никак не хотело укладываться в общую картинку. Он вспомнил, как мама плачет, свернувшись калачиком у входной двери. Вспомнил, как испугался, но не смог подойти к ней, только подумал, что пол грязный, и мамин сарафан станет чёрным.
Потом вдруг выскочил образ мамы с телефоном. Она часами сидела с телефонной трубкой, разговаривала с подругами и не обращала на него внимания. Ему тогда было страшно к ней подойти, потому что она шипела и строила странные глаза, как только он появлялся в комнате с очередной просьбой. Не отвлекай. Я занята. С подругами они обсуждали новую передачу, скидки и то, как быстро растут дети. Вечерами в такие дни Мама была молчалива и ничего у него не спрашивала, даже не интересовалась оценками.
Потом он вспомнил отца, его белоснежную рубашку, от которой всегда пахло парфюмом. Отец говорил, что ему таким пользоваться рано, но он обязательно подарит ему самый лучший парфюм, как только сын подрастёт. Подрос. Не подарил.
Потом он вспомнил бабушку, которой с ними уже нет много лет, и глаза вдруг затуманились, перестали наблюдать ниточку на носке и он улетел в прошлое, забывая и о матери, плачущей у разбитого окна и об отце, не подарившем парфюм, да и вовсе ничего за всю жизнь не подарившем.
От отца ничего не осталось, кроме этого драгоценного альбома, который мама решила не выбрасывать. «Вдруг будет нечего есть, а альбом - ценный»
Он услышал эти слова много лет назад, но прошёл ещё ни один месяц прежде чем он понял, что альбом никто есть не будет.
Так и осталась лежать коллекция марок, забытая отцом. Он иногда думал, что они с этим альбомом очень похожи. Он и марки. Отец, кажется, любил и ценил их обоих. Кажется. А потом просто оставил и перестал интересоваться.
А потом в голове застучало. Так словно гениальная идея пыталась прорваться сквозь размышления. Его осенило.
От внезапно появившейся идеи он вдруг почувствовал себя защитником, настоящим мужчиной. Он принял решение, возможно, самое первое взрослое решение в жизни. И это решение может изменить все, оно может сделать маму снова счастливой. Он был готов закрыть маму от бед и происшествий, защитить и спасти ее.
Он понял, что из-за него очень много неприятностей, хотя она ни в чем не виновата. Во всем виноват отец, и именно у него должны быть неприятности. Так будет честно.
И тогда он сказал:
— Мама, я хочу пожить с отцом.
Она заплакала.
Сын подумал, что от счастья, поэтому уверенно зашагал в комнату собирать вещи.
.
