Шли четвёртые сутки путешествия в лечебный центр, где давно поставленный диагноз, подтвердится, и начнётся борьба.
Борьба со смертью ради жизни. Бороться за которую я уже не хочу. Нет никакого смысла. Я шла вперёд, проставляя точки в путеводителе. На карте маленькое кафе, куда необходимо забежать погреться, потому что это последнее заведение где меня смогут накормить не больничной едой. Я завернула за угол и увидела, как передо мной загорелась яркая вывеска.
Трое случайно забредших посетителя грелись в придорожном кафе. Почти замерзшая официантка безжизненно наливала кофе и резала колбасу для будущих бутербродов. Слегка звенели ее излишне длинные сережки, надетые по случаю приезда армейского штаба.
Сухой хлеб крошился на пол и царапал посиневшие от холода пальцы. Какая-то старая попсовая песенка поигрывала из шумящего приемника. В углу большой чёрный пёс, похожий на лабрадора жалобно подвывал в такт, от чего в маленьком помещении становилось и хорошо и печально одновременно.
Виляя хвостиком лабрадор прикладывался на передние лапы, а потом снова вставал, будто кланяясь хозяину. Двое в другом конце кафе скрепили руки между собой, чтобы тепло исходящее от одного непременно не испарялось, а передавалось второму.
Запах подгнившего пола, дешевого освежителя и прокисшего молока впитывался в одежду и волосы, собачью шерсть, объединяя людей животных и помещение в единую систему.
Первые секунды входящий ощущал отчуждение, а вдоволь пропитавшись эксклюзивным парфюмом забегаловки начинал ощущать свою причастность.
Поддалась толчку, открывшаяся передо мной дверь. Стоящая спиной к двери официантка задержалась на секунду, поправляя причёску и натягивая отработанную у зеркала улыбку.
Повернувшись, она краем глаза оценила открывшуюся ей картину и разочарованно выбросила использованную улыбку, снова выставив вперёд выражения удрученности.
Лабрадор радостно завилял хвостом при виде нового человека.
— У вас есть облепиховый чай? – спросила я, отряхиваясь от снега.
Официантка попыталась снова натянуть улыбку, но она вышла у неё похожей на оскал.
— У нас без изысков, — прошипела она.
— Облепихи совсем нет? Может ягоды просто?
— У нас без изысков, я же сказала. Какая тут может быть облепиха? Больная что ли? – официантка осеклась. Это слово у них было под запретом. Затем она поправила причёску и показательно стала заваривать чай.
- Больная. Конечно больная. Много у вас здесь бывает здоровых?
Она промолчала.
— А фруктовый чай у вас есть? — спросила я, разглядывая странные посеревшие вафли.
— Из пакета, — официантка собралась и стала отвечать спокойнее.
— Да, давайте 2. Мне и ещё мне.
— 40 рублей, ещё что-то?
От вида окаменевшего грубого лица, испещрённого морщинами, аппетит совсем пропал, но я выудила из себя:
— Есть горячее?
— Горячего нет, могу разогреть, — она обрадовалась собственному остроумию,— разогрею, что на прилавке видишь, выбирай.
— Салат оливье разогреете?
Она взглянула на меня так, будто я шпион, приехавший для подрыва центра.
— Не знаю, как у вас, откуда вы там. У нас оливье холодным едят, — с вызовом ответила она.
— Понятно, чувство юмора у вас тоже замерзло.
Она не поняла. Лабрадор в другом конце стал подвывать громче. Двое повернулись в нашу сторону и я услышала, как они смеются.
Спустя несколько минут официантка немного отогрелась, привыкая к моему чувству юмора и даже нашла в себе силы «порекомендовать» мне блюдо. В итоге мы сговорились на картошку и кусок свинины, которые она, пожалев, то ли своё время то ли газ, показательно подогрела до состояние «остыло уже вчера».
Мясо было старым и жёстким. Подсохшая от долгого лежания в холодильнике корочка, противно застревала между зубов. Не спасала этот деликатес и картошка, поджаренная как будто только для того, чтобы приобрести более менее приличный вид. Внутри она осталась твёрдая, как будто сырая. Дешевый чай годился разве, что для запивания местной кухни.
— Вы бы получше готовили, может и мужчины почаще заходили бы. Не думали об этом? — прокричала я так, чтобы услышал даже поющий лабрадор.
Официантка чуть не выронила поднос с чаем прямо передо мной.
– Не я готовлю, — зашипела она.
— Готовите не вы, а лицо кафе – вы. К вам и претензии.
Есть было невозможно. Я отставила тарелку в сторону и взглядом указала ей, что можно уносить. Она тут же отреагировала:
— Пей свой чай и проваливай.
Мне показалось, что для неё было бы лучшей наградой за все мучения вылить на меня горячий чай, наблюдая как кипяток обжигает кожу.
— Мне ещё 2 чая, пожалуйста, — ответила я, совершенно не обращая внимания на ее слова
— Тебе и ещё раз тебе? — прошипела она,
— Нет, я вас хочу угостить.
На этом моменте в ней что-то изменилось. Она сбегала за чайником, поставила его на маленький столик так, чтобы нам было удобно добавлять кипятка, убрала блюдо, к которому я почти не притронулась и затем присела рядом со мной, занимая добрую половину дивана.
Она выпила обе чашки чая и рассказывая о том, как мне быстрее добраться до больницы, параллельно выдала все о своей жизни. Если бы у них было вино, она бы с радостью выпила и пару тройку бокалов, и мы вышли бы из кафе в обнимку. Она бы жалела меня, а я ее. Поверьте, ее жизнь ничуть не лучше, может быть даже хуже. Я хотя бы пожила на полную катушку, а она так и будет сидеть в своём ледяном краю, ожидая пока придёт хоть какой-нибудь мужчина, способный отогреть ее почти замерзшее сердце.
Она упаковала мне 2 бутерброда за счёт заведения, налила горячего чая в свой термос и провожая пообещала поговорить с начальством об облепихе.
«Кто из нас несчастнее?» - подумала я, прощаясь с официанткой спустя полчаса.
Я неизлечимо больна, всем это известно. Даже мама, провожая, понимала, что больше меня не увидит. А теперь я еду на лечение. На лечение. Что за насмешка? Мне никто не поможет, но я еду лечиться. Наверное, для того, чтобы сделать все возможное. А может быть было бы правильнее провести это время с родными? И это и было бы - все возможное.
А официантка живее всех живых. И проживать ей в этом захолустье ещё много лет. Существовать среди снега, дешёвых ароматов и больных людей. Смотреть, как в лечебный центр приезжают умирающие, видеть их лица и наливать посетителям невкусный плохозаваренный чай. Другой работы нет.
Сейчас я остро ощущаю радость жизни, радость возможностей... и будь я ей, я бы... я бы ничего не сделала. Или? В любом случае ей ещё много лет гнить в холодном краю. И я бы никому не пожелала такой жизни. Но даже она чего-то ждёт. Тёплых мужских рук, доброты, заботы. Она ждёт жизни, не имея никакого вкуса к ней. И ничего не делая для того, чтобы что-то изменить.
А я жду смерти, потому что она вот-вот постучится. И нет смысла отодвигать этот момент. Нет смысла отрицать очевидное.
Ни тебе вкуса к жизни, ни тебе вкуса к смерти. Фу, какой отвратительный все же чай. Любого в могилу загонит. С таким чаем ей никогда не ощутить радость жизни.
